Название издания: Саратовский взгляд Дата выхода: 21.01.2010 Автор(ы): Елена Балаян

Ее судьба парадоксальна. Любовь зрителей, многочисленных друзей и коллег, которая бурным потоком обрушилась на голову Тамары Константиновны на ее бенефисе. Давняя подруга Лыковой директор Радищевки Тамара Гродскова в ходе поздравления до того расчувствовалась, что прямо на сцене кинулась целовать ей руку, а вечно суровый ректор Леонид Коссович заикался, как мальчик, пасуя перед ее талантом. И все же есть стойкое ощущение, что Тамару Лыкову недооценили. Одна из самых ярких саратовских актрис, доживших до семидесятилетнего юбилея, по-прежнему носит скромное звание «Заслуженная артистка России», хотя по всем своим параметрам уже давно доросла до «народной».

РЕПЕТИЦИИ БЫВАЮТ РАЗНЫЕ…

– На бенефисе вас едва не утопили в море обожания и комплиментов. Как вы это пережили?
– Я вообще-то все делю на пятьдесят. В бенефис всегда говорят хорошие добрые слова, но не все надо принимать на веру. Я не открываю Америки, всегда так было, есть и будет. Но хороших слов и впрямь наговорили много, и я очень признательна и благодарна коллегам. Я знаю, что они ночами работали над капустником, и это их заслуга, что бенефис получился таким теплым. Может, потом пойдет послевкусие, и я почувствую все болячки и пойму, как прав был Антон Павлович Чехов, когда говорил, что бенефис – это репетиция похорон!
– Вы так весело об этом говорите, будто речь идет об анекдоте…
– А чего же грустить? Это Бог так устроил. Конечно, мне бы очень не хотелось умирать, присоединяться к большинству. Большинство ведь там у нас. Хотелось бы пожить еще немного здесь, с меньшинством. Но я реально смотрю на вещи: Бог дал – Бог взял. Ну что делать, горевать по этому поводу?
– В любом случае, вам о чеховской цитате думать рано. Вы в прекрасной форме…
– Ну-ну-ну… Какая там прекрасная форма… Возраст есть возраст, я не скрываю его нисколько и не стыжусь. Не говорю, что мои года – мое богатство, не маскирую морщины: каждая из них мне дорого досталась, поэтому я их не замазываю.
– В одном из интервью вы сказали, что никому не доверяете, ни мужчинам, ни женщинам…
– Этому меня научила жизнь. Я долго жила с широко закрытыми глазами и думала, что если я не обманываю, почему же меня будут обманывать? А в жизни все обернулось по-другому. Я ничего не добилась, единственное, чему научилась – это держать удар. И продолжаю его держать, и не верю никому, потому что меня предавали самые дорогие, самые близкие люди – в спину, по-вражески, и поэтому для доверия у меня нет оснований.
У меня осталось два друга юности, которым я все еще доверяю. Их дружба проверена временем, остальные отсеялись. Да, трудно. Трудно… Но что делать? Ведь я из другого времени, воспитана на романах Тургенева. Мне родители начали рано хорошую литературу подкидывать, поэтому для меня это особенно болезненно было. Но я не думаю, что это только со мной. Это было всегда и будет. А сейчас видите, какая жизнь: все построено на выгоде, лишь бы мне было хорошо, а после меня хоть потоп…
– Филологическое образование на сцене помогает или мешает?
– Я, конечно, прирожденный гуманитарий и очень люблю филологию, но в университет пошла только потому, что моя мама очень не хотела, чтобы я была в театре. Я была ее единственная дочь, и ей очень хотелось, чтоб у меня было верхнее образование. Ее уже не было на свете, и я подумала: Господи, что ж я никаких желаний маминых не выполнила, какая же я дочь?! И пошла в университет, хотя к тому времени уже была актрисой, и кончила его с рекомендацией в аспирантуру…
– Значит, в актрисы вы пошли наперекор маме?
– После школы пришла поступать и прошла, без всякого блата и поддержки, ничего за собой не имея. И не просто окончила, но была рекомендована в театр. А тогда в театре оставляли не так, как сейчас, целыми курсами, а двух-трех, максимум пять человек. Из нашего курса оставили двух девочек и трех мальчиков, и я была в их числе. Я очень рано стала получать роли, на втором курсе мне уже дали роль Капы в «Аленьком цветочке», я играла ее до сорока с лишним лет.
Был период – ролей было мало, но когда у главного режиссера жена – молодая актриса, тут рассчитывать не на что. В нашей труппе была Елена Александровна Росс, жена Юрия Петровича Киселева. Она играла все главные роли. Но мне все-таки кое-что перепадало: я была характерная актриса, а она героиня, мы по молодости не пересекались. А потом она решила, что может все, и тут уж все сидели в глубокой дыре и играли все, что останется…

НАГЛОСТЬ – СЕСТРА ТАЛАНТА

– На бенефисе вы с такой нежностью вспоминали родную деревню. Как, кстати, она называется?
– Лопуховка – это душа моей души. Я военное дитя, как война началась, папа ушел на фронт, мама работала, к бабушке с дедушкой в деревню меня отправили, и я там росла. Десять километров от Аткарска – изумительное совершенно место, и улица Ясная поляна, которая не уступает толстовской по красоте природы. Поэтому я очень люблю свою деревню, но это отдельная статья…
– Вас, наверное, не зря называют настоящей русской актрисой. Видимо, живя в деревне, вы впитали в себя эту коренную народную силу…
– Я действительно русская, не могу даже в западной классике играть. Чужая она для меня. Даже в последней премьере я не делаю из своей героини француженку, я делаю характер. Если нет во мне этого, ну чего ж я буду пыжиться? Иностранцы – они все-таки другие, у героев западных пьес, самых знаменитых и великих, другой склад души. Западные люди сдержанны в проявлении своих чувств, может, они где-то даже не могут и чувствовать так глубоко и сильно, как чувствует русский человек, русская женщина. Они как-то берегут себя, а русский человек, русский актер совсем другой. Посмотрите, ведь играют на разрыв аорты. Много у них таких актеров? Ничего подобного…
– Как у вас вообще возникла идея пойти в актрисы – крамольная для деревенской девушки?
– Поначалу я хотела стать певицей. Я очень недурно пела и очень жалею, что родители не стали меня учить пению. Позже, уже учась в саратовской школе, узнала, что в городе есть драматический театр, и стала в него ходить. Вот тогда я захотела пойти в актрисы. Я никому не говорила, очень стеснялась, считала, что в актеры должны идти сплошь красавицы и красавцы, и понимала, что я на красавицу не тяну. Тем не менее, пошла – наглая была по-хорошему. Если бы в 57-м году Юрий Петрович студию не открыл (а я как раз в 57-м школу окончила), я бы, конечно, никогда не стала актрисой. В Саратове тогда других театральных студий не было, а в Москву поступать я бы ни за что не поехала. Это только позориться, думала я: там гении, а я из провинции, кому я там нужна? На Москву у меня пороху не хватило бы, а на Саратов хватило, и я пошла и поступила.
– Значит, Киселев сыграл решающую роль в вашей жизни?
– Вот представляете, какое совпадение! На счастье ли мое, на несчастье, я так до сих пор и не поняла. Театр наш очень люблю, но вы знаете, я навсегда осталась с той труппой, в которую пришла. Я застала пусть конец, но золотого века нашего театра. Я ничего не хочу сказать плохого о теперешних своих коллегах, но то был большой театр. И были актеры, у которых было чему поучиться.
– На Киселева не было обиды за то, что все преференции доставались жене?
– Мы были в хороших отношениях. Не могу сказать, что я не вылезала у них из дома, я терпеть не могу вот этого ласкательства, искательства и приспособленчества. Но он ценил меня – за отношение к работе, за то, что не была дурой. Он очень ратовал за то, чтобы актер был образованным человеком. И если кто-то позволял себе говорить со сцены неграмотно, он мог поправить пару раз, а потом сказать: «Деточка, смени профессию». Он был в этом смысле беспощаден и разделял принцип Щепкина: «Священнодействуй или убирайся вон…».

КУДА УХОДИТ «ПОЕЗД»?

– Вы проработали в ТЮЗе сорок с лишним лет! Почему вы до сих пор не «народная»? Что за безобразие?
– Никакого безобразия, просто никому до этого нет дела. Есть люди, которые ходят и выбивают, а я уже сейчас, подводя итог жизни, могу смело и откровенно смотреть в глаза своим партнерам и говорить, что я прожила свою жизнь честно. За всю жизнь не открыла ни одну начальственную дверь, не просила ни квартир, ни зарплат, ни ролей – никогда ничего абсолютно. Что ж сейчас говорить, когда поезд ушел? Надо молодых продвигать, им давать дорогу, а на меня чего время тратить? Я уж все, ушедшая натура…
– На вашей «натуре» театр держится.
– Спасибо на добром слове.
– Всю жизнь в одном театре – это сознательный выбор или так сложились обстоятельства?
– Кода Елена Александровна стала все играть, я поняла, что надо уходить. Но у меня погибла мама, и на руках остался очень больной отец, куда-то срываться с ним я не имела моральных прав. Когда его не стало, мне было уже 34 года – критический возраст для актрисы. В этом возрасте очень трудно устроиться в какой-то другой театр, и я решила остаться. Хотя театр очень люблю и люблю многих актеров. А те, что были, для меня – святая святых. Иногда мне даже кажется, что я вижу их тени в театральной дымке. Все здесь ими дышит…
– Амплуа характерной актрисы предполагает бурный темперамент. В жизни вы такая же экстравагантная?
– Что вы, я психопатка! Бешеный совершенно темперамент! Наверное, как все актеры, я прежде чувствую, а потом думаю. Я очень часто не соображаю, сметаю – живого места не оставляю, а потом думаю: Господи, зачем? Надо было сосчитать до десяти и обдуманно себя вести. Потом всегда очень мучаюсь и иду первая просить прощения, хотя зачинщиком могу быть не я, и виноватой могу быть не я, меня могут довести, и эти люди должны виниться, а я иду к ним с повинной. Я вообще человек неконфликтный, не люблю обостренных отношений. Но смести могу с лица земли, и это ужасно…
– А что вас успокаивает?
– Книги, цветы и кот. И театр конечно. Каких только бед не бывает в жизни, наревешься дома, наплачешься, придешь в театр, один рассмешил, другой поддержал, и глядишь – уже горе в полгоря. Поэтому я не могу жить без театра. Конечно, я хотела бы иметь семью и детей и жить нормальной человеческой женской жизнью. Но сложилось, как сложилось, и я ни о чем не жалею.


Назад в раздел